Людмила замерла на месте, нервно сжимая пальцами стеклянный стакан. Что- то там в ее мозгу происходило, глаза забегали, она отставила стакан и заговорила громким шепотом.

— У него кто-то есть. Точно! Как я не поняла раньше? У него точно кто-то есть, какая-то клубная, легкодоступная марамойка, та, что крутит сысками перед всеми. Обслуживает его ночами, шлифуя член.

Аня скривилась, но Людмила была мастером сказать именно в точку, более точно передать занятие тех девушек было невозможно.

— Люда, я не успеваю за ходом твоих мыслей. То ты хочешь закрутить с конкурентом, то у Тимура кто-то есть.

Люда умылась прямо в раковине небольшого кухонного гарнитура, промочила лицо бумажными салфетками и снова с блеском в глазах уставилась на Аню.

— Так, надо разработать план и стратегию. Я просто так не оставлю такого обращения ко мне. Надо отомстить, сначала вызвать ревность, вернуть обратно, чтоб он в ногах валялся, а потом уже я его брошу. Сегодня идем в клуб.

— Нет, нет, нет, я не могу точно. Вадим приехал, у меня много дел, возьми Иру, ну или кого из девочек.

Аня видела, как на глазах Людмилы наворачиваются слезы, как снова дрожат ее губы. Да что же это такое, что за странный день.

— Люда, только не плачь. Все будет хорошо, — но девушка заревела еще сильнее, обняла Аню и повисла у нее на шее. Кто бы мог подумать, что их «железная» Людка окажется такой ранимой и будет рыдать из-за какого-то мужика.

— Ты что, влюбилась в него? Я не узнаю тебя, Люд.

— Девочки, вы слышали последние новости? Сама не знаю, правда это или нет, но вот мне подружка прислала с «Барракуды».

Ира начала показывать на экране своего телефона парковку клуба, большую вывеску, а весь центральный вход был уставлен корзинами и венками из искусственных и живых цветов с траурными лентами.

Люда выхватила телефон, начала листать фото, от ужаса округлила глаза и зажала рот ладонью, громко всхлипнула и заплакала еще сильнее. То, что Аня успела разглядеть, это надпись на черных лентах: «Тимуру Татаринову, пусть земля тебе будет пухом».

— Это что, кто-то умер?

— Не кто-то, а Татаринов, владелец этого самого клуба.

— А когда он успел, вот только…, — Аня вовремя закрыла рот, продолжая гладить по спине безутешную Людмилу.

— Да никто пока ничего не знает. Все в шоке.

— Тимурчик, бедненький, да как же так, господи, как же так. Мне надо срочно ехать туда, надо все узнать. Чувствовало мое сердце, что-то случится, это может быть из-за меня, после нашего разговора, он не выдержал или, того хуже, его могли убить.

— Кому нужно его убивать?

— Ой, ты не представляешь у него так много врагов. Я вот прям чувствовала, что-то должно случится. Сердцем чувствовала.

— Да, Люд, конечно, иди.

Девушки переглянулись, наблюдая за тем, как Людмила собирает в сумочку свои вещи, как торопливо надевает высокие каблуки, хватает со стола сигареты и зажигалку.

— Я побегу, прикройте меня, если что.

— Да, беги. Все равно толку от тебя никакого, — Ира пробормотала это ей вслед. — Ты думаешь, его правда убили?

— Не знаю.

Аня поймала себя на мысли, что была бы рада, будь те венки по безвременно усопшему Тимуру Татаринову, но точно знала, что это не так. За те полчаса, что они расстались с ним, точно ничего не могло произойти, а вот чья эта шутка, она догадывалась. Ну, хоть морду никому не набил, и на том спасибо.

Аня одела рабочий фартучек, стянула волосы в хвост, вышла в зал и замерла на месте. В ее кресле сидела женщина, которую меньше всего она хотела бы видеть на этом месте, да и вообще видеть

Глава 27

— Валентина Николаевна, что вы здесь делаете?

— Как официально, что ж, хоть какие-то манеры у тебя остались.

— Я спросила, что ты здесь делаешь, мама?

— Пришла посмотреть, где работает и чем живет моя дочь.

— Не поздновато? Дочь давно выросла и не нуждается в присмотре.

— Анна, давай не будем начинать.

Валентина Николаевна, как всегда, элегантна, в свои почти пятьдесят лет — безупречная фигура, строгий костюм, высокие каблуки. Она обошла кресло парикмахера, проведя по нему пальцами, внимательно посмотрев на них на предмет пыли.

— Да, хорошо, давай не будем.

Аня вздохнула, ей совершенно не хотелось ругаться с матерью, к тому же, делать это на работе, на глазах коллег и посетителей. Но она прекрасно понимала, по какому поводу она пришла.

— Господи, Аня, ты могла найти не это ужасное, а более приличное место для работы, раз уж ты решила посвятить свою жизнь парикмахерству.

— Это приличное место, есть гораздо хуже.

— Боюсь представить.

— Но ты же пришла в это “ужасное место” не для того, чтоб упрекнуть меня в том, что я работаю в этом месте?

— Да что толку?

— И правда, нечего даже начинать. Это бесполезно, оставь свои воспитательные моменты для Паши и его невесты. Теперь-то тебе есть на ком оторваться.

Мать остановилась совсем рядом, сузила идеально подведенные глаза и впилась в Аню холодным, колючим взглядом. Ее можно было назвать очень красивой женщиной, если бы не этот надменный взгляд и чувство превосходства над другими людьми, что всегда так отчетливо читалось на ее безупречном лице.

С самого раннего детства Аня считала свою мать безупречной, образованной, утонченной, старалась соответствовать ее требованиям, быть такой же. Но вся эта иллюзия рухнула в один миг, именно в тот, когда ей была нужна ее помощь и поддержка. Единственный родной и близкий человек отвернулся от нее. С нее слетели все маски, обнажая расчетливость, беспринципность, непреклонность даже к родной дочери, которую она так легко выставила за дверь, чтоб только та не портила ее репутацию.

— Так что ты хотела? Не за укладкой же ты пришла?

— Боже упаси, ты знаешь, у меня есть свой стилист.

— Мама, ты теряешь мое и свое время. Если это на счет квартиры, то ты слышала мое категоричное «нет», я могу повторить это еще несколько раз.

Валентина Николаевна поджала накрашенные губы, но взгляд не отвела.

— Ты до такой степени ненавидела своего родного брата?

— При чем здесь Павлик? Мне на него плевать с высокой колокольни. А также на его предстоящее семейное счастье с прекрасной, интеллигентной девушкой.

— Что за выражения? — Валентина Николаевна скривила лицо.

— Какие заслужили.

— Ты не принимаешь, презираешь и ненавидишь своего брата за то, что он стал успешнее тебя. У него прекрасное будущее, перспективы, которые в свою очередь были у тебя, но ты сделала другой выбор.

Аню начинало потряхивать, еще несколько слов из уст этой женщины, и она за себя не ручается. Надо попросить Артема, чтоб он показал ей пару приемов, а то бить человека по голове феном — совсем дурной тон.

— Да, я сделала другой выбор, тот, что предложила мне ты, был неприемлем. Ты предложила идти и требовать денег, жениться или избавиться от ребенка. Что это было, милосердие с твоей стороны? Тот совет любящей матери, за который я должна была благодарить? Я сделала свой выбор, и ни дня о нем не пожалела. А завидовать Павлику — это последнее дело. Нам не о чем разговаривать, мне нужно работать.

Валентина Николаевна покрылась красными пятнами, вцепилась в кресло так, что побелели костяшки. Было видно, что она держит лицо, стараясь не сорваться и не устроить скандал на публике. Весь свой яд и желчь она выплескивает не при людях.

— Дрянь, какая неблагодарная дрянь, — женщина цедила слова сквозь губы, шипела, словно змея. — Тебя вырастили, дали образование, какое ты успела взять своими куриными мозгами. Твой папашаничего больше не придумал, как наглотаться таблеток, интеллигент вшивый, думал только о себе.

— Не смей говорить о моем отце.

Весь салон уже наблюдал только за перепалкой женщин, стояла жуткая тишина, девочки отложили инструмент, клиенты подозрительно косились. Валентина Николаевна резко замолчала, огляделась по сторонам. Поймала свое отражение в зеркале, поправила безупречную укладку.